Бабушки стоят раком видео. Ни дня без слез. Исследования «Диет от рака»

Иногда это занимает шесть месяцев или больше, пока пациент не узнает о том, что с ним произойдет. Например, у женщин с раком молочной железы все еще может быть психологический кризис после многих лет острого лечения. Шульц-Киндерманн: Многие страдают от огромных страхов, депрессии, отсутствия драйва, депрессии, безнадежности.

Насколько сильны опасения, многое связано с тем, как отдельные люди в основном реагируют на кризисные ситуации в своей жизни и как их отношения с другими людьми. Для лечения рака в первую очередь нужно полагаться на других, на врачей, на специалистов. И доверять себе, чтобы справиться с этим вызовом. Есть пациенты, которые говорят: Доктор, сделайте это. Это часто пожилые люди, которые берут на себя ответственность. Есть и другие, которые хотят знать каждую мелочь о своей болезни и лечении.

Розенбергер: Конечно, на разные виды лечения влияет и другой психологический стресс. Операция, которая может полностью удалить опухоль, легче понять и, следовательно, принять в качестве излучения или химиотерапии, которая убивает все быстро растущие клетки в организме и может иметь много побочных эффектов. Хорошие взаимодействия между врачом и пациентом важны.

Всегда ли пациенту полезно знать о болезни, возможностях терапии, опасностях? Шульц-Киндерманн: В некоторых случаях пациенты с папкой, полной информации, поступают в клинику, некоторые цитируют текущие исследования. Многое из этого серьезно, но и что-то сомнительное или даже неправильное. Затем мы пытаемся вместе с врачами дать пациенту профессиональную ориентацию.

Розенбергер: Существуют разные подходы. Знание многого о болезни означает для многих пациентов: вы все еще контролируете то, что происходит в больнице, они могут подробно поговорить с врачами о терапии. Другие же, с другой стороны, чувствуют себя ошеломленными слишком большим количеством информации, а скорее хотят, чтобы врач регулировал все без особых консультаций с ними.

Шульц-Киндерманн: Мы не ждем здесь в клинике, пока люди не придут к нам, но мы идем к пациентам. Используя вопросник, мы называем это стресс-термометром, мы фиксируем психологическое давление, которое весит на человека. Итак, мы с самого начала пытаемся отфильтровать пациентов, которым срочно нужна наша помощь. Часто, однако, пациенты ищут нас только после операции или во время химиотерапии.

Розенбергер: Многие пациенты хотят, чтобы кто-то, с кем они могли говорить о своей болезни, и о том, что они испытали или испытали в клинике. Ситуация у них дома часто переполнена. Некоторые пациенты также не хотят обременять своих родственников своими заботами и беспокойствами и поэтому хотят, чтобы у нас был собеседник.

Розенбергер: Здесь в клинике около 30% всех больных раком. К счастью, все больше и больше пациентов говорят, что хотят психологической поддержки. Люди также приходят, хотя они еще не страдали от огромных страданий, но опасаются, что у них могут развиться психические проблемы.

Шульц-Киндерманн: У нас нет фиксированной программы. Во-первых, всегда есть дружеский и достойный контакт. Очень хороший личный контакт между пациентами и нами имеет решающее значение. Мы принимаем каждого пациента так, как он. У него должно быть чувство с самого начала, что он может избавиться от всего с нами, если кто-то не сказал: «О, как страшно!».

Розенбергер: Мы осознаем, что пациент испытал что-то плохое и проявил сострадание. Это звучит банально, но это очень важно для людей. Затем возникает вопрос, что действительно нужно пациенту? Может быть, он просто хочет обсудить и разобраться с ужасом диагноза. Контакт может быть прекращен после трех или пяти вызовов.

Шульц-Киндерманн: Или пациент должен выдерживать опасное лечение, продолжающееся в течение нескольких месяцев, например, трансплантацию костного мозга. Отчасти мы каждый день стоим на его стороне, разговариваем с ним, делаем упражнения вместе, чтобы расслабиться, чтобы отвлечься от боли. После окончания лечения лечение часто сопровождается терапией для обработки опыта и пищевода.

Розенбергер: Мы также интенсивно работаем с пациентами с психическими заболеваниями независимо от диагноза рака или проживаем в очень сложных социальных условиях. Люди, которые не могут себе помочь. Шульц-Киндерманн: У нас в нашей команде музыкальные терапевты, арт-терапевты, у нас есть сотрудники, которые особенно заботятся о детях и молодежи. Иногда один из нас посещает пациента, другого - с его партнером, а другой - с детьми.

Розенбергер: Мы предлагаем прежде всего защищенное, безопасное место. Вы можете говорить с нами обо всем, о страхах, надеждах, вещах, которые смущают. Мы также говорим о физических ограничениях, например, с мужчинами, которые частично недержат и импотентны после операции на простате, или женщины, которые чувствуют себя лишенными своей женственности после определенных вмешательств. Мы оказываем поддержку, предложения и поддержку.

Часто для близкого человека трудно жить, потому что, будучи здоровым человеком, он особенно интенсивно испытывает свое бессилие. Некоторые родственники проводят долгосрочную психотерапию с нами, чтобы справиться со смертью партнера или ребенка. Розенбергер: Мы всегда анализируем всю семью и социальную среду и рассматриваем, как далеко мы должны быть там активными. Если это имеет смысл, мы также проводим переговоры по семейным или парам.

Шульц-Киндерманн: Важно то, что пациент чувствует, что врач занимается и серьезно относится к индивидуальной судьбе. Плохо, когда пациент чувствует себя одиноким. Как вы можете помочь этим людям? Шульц-Киндерманн: Поддержка смерти - очень важная часть нашей работы. Речь идет о том, чтобы узнать, что является лучшим способом для человека. У многих пациентов есть желание говорить о смерти и смерти и думать о своей собственной жизни. У большинства из них есть представление о том, что для них означает смерть.

Мы стараемся открыто говорить и делиться ими с нами. Розенбергер: Смерть - очень большой страх, это нечто совершенно отличное от любого другого страха в жизни. Однако часто страх перед смертью еще больше. Затем мы можем говорить о том, что на самом деле происходит физически, когда умирает, как предотвратить боль, что должно быть сделано до смерти. Многие люди также мучаются, теряя контакт с близкими. Затем пациент может оплакивать нас. Мы также отправляемся на паллиативную станцию, в хоспис или в дом пациентов, если они хотят и не могут прийти к нам.

Шульц-Киндерманн: У многих из этих пациентов существует такое двойное сознание: с одной стороны, им угрожает смерть, что заставляет человека почти замораживать. В то же время они часто чувствуют себя очень жизненно важными, все еще планируя праздник. Для нас, пока человек дышит, он жив.

Это хорошо или плохо для пациента? Шульц-Киндерманн: Это может быть очень полезно. Однако мы скорее скажем, что это вопрос отвлечения себя, прихода к другим мыслям, ограничения беспокойства. Это совершенно искусство, чтобы учиться. Розенбергер: Позитивное отношение, естественно, всегда благоприятствует жизни, особенно когда кто-то очень болен. Но, к сожалению, внутренняя позиция не может вылечить рак, но серьезных доказательств нет.

Шульц-Киндерман: Несмотря на свои страдания, он должен доверять своим собственным силам и переживаниям; не уходить, а поддерживать контакты с друзьями и знакомыми; идти к врачам и обсуждать все; не потерять собственных надежд. Тот, кто создает это, уже много сделал для себя.

Это странный шок. Поэтому мне пришлось автоматически помнить, что остаются только Швейцария и Дигнитас. Плохая идея, когда вам нужно уехать за границу, чтобы умереть. На всех этапах с непосредственно затронутыми людьми и родственниками, было для нас более важным, чем психологи.

Психологи, опрошенные здесь, похоже, принадлежат к очень редкому виду. Существует также большой оптимизм, так как многие виды рака теперь можно лечить очень успешно. Почти все наши знакомые пережили свой рак и снова имеют хорошее качество жизни. Но каждый должен сам решать, что для него наиболее важно в ситуации. Нигде не было никакой поддержки, вместо того, чтобы раздражать конфликты с медицинской страховой компанией для медицинских выплат и с полномочиями по классификации жестоких инвалидов. Анкета была отправлена ​​моей матери после операции на груди, где ее спросили, как и как она хорошо себя чувствует после психологического консультирования.

Это должно происходить на другой планете. И моя мать была даже застрахована. Без поддержки семьи раковые больные теряются. И нет, лечение не так успешно. Он по-прежнему изобилует. В моем кругу друзей и семьи есть двое, которые до сих пор победили рак - и восемь из них умерли. Здесь показаны только три статьи. Через 6 лет моя жена умерла от метастатической карциномы почек в марте.

Все, что люди боятся так повсеместно, что происходит. Нурн гораздо более жестокий: болезнь съедается всей семьей, больными и умирающими, и всеми, кто его поддерживает. Нормали затем быстро перемещаются на расстояние. Они не могут этого вынести. Если вы встретитесь с другими, тогда большинство побегов. Потому что над вами и вашей семьей висит большое черное облако, которое всегда следует за вами, куда вы идете. Страх настолько велик, что, вопреки всему тому, что происходит во многих поверхностных средах, это правда и остается смертельной болезнью.

Это, вероятно, никогда не изменится. Если рак метастазируется, и если он обнаружен почти всегда, то шанс на выживание всего на пять лет составляет всего 20%. Умирать очень вероятно, и вполне реально. А у тех, кто остается, все еще есть изоляция. Хоспис, однако, очень хорошо справляется, о чем нельзя говорить.

Просто потому, что сотрудники берут на себя чрезвычайную задачу, чтобы определенно умереть и их родственники предлагали время для помощи всех видов и заботы. В противном случае один наедине с Богом и один! Было бы просто иметь дело с заинтересованным лицом. После удивительного диагноза и немедленной операции он прекрасно понимал, что психотерапевтическая помощь может ему помочь.