«Нечистота в городе (речь идет о Париже) такая, какую людям,
не вовсе оскотинившимся, переносить весьма трудно. Почти нигде нельзя отворить
окошко летом от зараженного воздуха… Такую же мерзость нашел я и в прочих
французских городах, которые все так однообразны, что кто был в одной улице,
тот был в целом городе; а кто был в одном городе, тот все города видел. Париж
перед прочими имеет только то преимущество, что наружность его несказанно
величественнее, а внутренность сквернее. Напрасно говорят, что причиною
нечистоты многолюдство. Во Франции множество маленьких деревень, но ни в одну
нельзя въезжать, не зажав носа. Со всем тем привычка с самого младенчества жить
в грязи по уши делает, что обоняние французов нимало от того не страждет.
Вообще сказать можно, что в рассуждении чистоты перенимать здесь нечего, а в
рассуждении благонравия еще меньше… По точном рассмотрении вижу я только две
вещи, кои привлекают сюда чужестранцев в таком множестве: спектакли и - с
позволения сказать - девки. Если две сии приманки отнять сегодня, то завтра две
трети чужестранцев разъедутся из Парижа… Корыстолюбие несказанно заразило все
состояния, не исключая самых философов нынешнего века. В рассуждении денег не
гнушаются и они человеческой слабостью. Д’Аламберы, Дидероты в своем роде такие
же шарлатаны, каких видал я всякий день на бульваре; все они народ обманывают
за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к
сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие… Сколько я понимаю, вся
система нынешних философов состоит в том, чтоб люди были добродетельны
независимо от религии: но они, которые ничему не верят, доказывают ли собою
возможность своей системы? Кто из мудрых века сего, победив все предрассудки,
остался честным человеком? Кто из них, отрицая бытие Божие, не сделал интереса
единым божеством своим и не готов жертвовать ему своей моралью?.. Дворянство
французское по большей части в крайней бедности, и невежество его ни с чем
несравненно… Исключая знатных и богатых, каждый французский дворянин, при всей
своей глупой гордости, почтет за великое себе счастие быть принятым гувернером
к сыну нашего знатного господина. Множество из них мучили меня неотступными
просьбами достать им такие места в России; но как исполнение их просьб было бы
убийственно для невинных, доставшихся в их руки, то уклонился я от сего
злодеяния и почитаю долгом совести не способствовать тому злу, которое в
отечестве нашем уже довольно вкореняется…если кто, - писал он, - из молодых моих сограждан, имеющих здравый рассудок, вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и
начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную
любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию».
Единственно, что смущает: после смерти писателя архив его исчез,
а «Письма из Франции», впервые напечатаны в 1830 году…
Начал писать свою автобиографию, под заглавием «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях». К сожалению, он не довел ее до конца, но все, что мы знаем о детстве и ранней юности писателя, описано им самим в этом произведении.
Как уже было сказано, Фонвизин совершил два заграничных путешествия, первое (в 1778-м году) - во Францию, второе (в 1784-м г.) - в Германию и Италию. Большой интерес представляют его письма из-за границы, написанные большею частью к сестре и к гр. Н. И. Панину. Писал он, особенно сестре, не для печати; это - простые семейные письма, в которых известия о здоровье, своем и жены, и разные домашние подробности перемешаны с описанием путешествия и дорожных впечатлений. Тем более поражают необыкновенная легкость языка этих писем, непосредственное остроумие, яркие, талантливые картины.
Во Франции Фонвизин с женой побывал во многих городах; некоторое время они жили в Монпелье, но больше всего времени провели в Париже.
В России Фонвизин привык ко всем удобствам и роскоши спокойной барской жизни. Поэтому неудивительно то, что при въезде во Францию первое впечатление его было - грязь на улицах французских городов, грязь и неудобство в гостиницах и на постоялых дворах, где ему приходилось останавливаться. Фонвизин - сатирик от природы, поэтому во всем, что он только ни встречает в жизни, он видит сперва отрицательную или смешную сторону. Признавая, что французы - «нация просвещенная, чувствительнейшая и человеколюбивая», он все же критикует и высмеивает эту нацию. По его словам, знаменитая французская вежливость заменяет добродетель и прикрывает пороки; легкость и изящество языка превратили разумную речь в болтливость. Французы ценят остроумие выше разума, причем «все остроумные люди на две части разделяются: те, которые не очень словоохотны и каких, однакоже, весьма мало, называются рЬПозорЬек», а тем, которые врут неумолчно и каковы почти все, дается титул а1таЫе8».
Фонвизин говорит, что главные недостатки французов: невежество, легкомыслие и нравственная распущенность; по его словам, обман не считается дурным делом; все признают, что «обмануть не стыдно, но не обмануть - глупо».
Главная цель жизни французов - деньги и забавы. «Забава есть один предмет желаний. А так как на забавы потребны деньги, то на приобретение их употребляет он (француз) всю остроту, которою природа его наделила». - «Корыстолюбие несказанно заразило все состояния, не исключая самих философов нынешнего века. В рассуждении денег не гнушаются и они человеческой слабости. ДАламберты, Дидероты в своем роде - такие же шарлатаны, каких видывал я всякий день на бульваре».
Фонвизин резко отзывается о французских писателях; он не видит светлой стороны философии ХУШ-го века и судит о ней по невысоким нравам ее представителей. Только о Руссо говорит он с некоторым уважением; но с ним Фонвизину так и не удалось встретиться, так как Руссо, по его словам, «нелюдим и ни с кем не общается, зарылся в своей комнате, как медведь в берлоге.
То, что Фонвизин оценил во Франции больше всего и безусловно, это - театр. Он очень часто посещал театральные представления и с восхищением пишет об игре французских актеров.
Второе путешествие Фонвизин совершил в 1784 г.; на этот раз он объездил Германию и Италию. В Германии он побывал в Лейпциге, в Мемеле, Франкфурте (на Одере), Нюренберге. Немецкая опрятность, чистота улиц, чистота в домах, здоровые и вкусные кушанья очень ему понравились. В городах он осматривал все достопримечательности, музеи, картинные галереи; в Нюренберге побывал в бедных «чердаках» художников, смотрел, как они работают.
В Лейпциге Фонвизин очень оценил устройство городских ванн и снова восхитился немецкой чистотой. Однако, сами немцы ему надоели; встретив в Лейпциге случайно русских мужиков с лошадьми, которые из Москвы привезли в Германию какого-то профессора-немца, он сейчас же с радостью нанял их для дальнейшего путешествия; немцы толпами собирались и с удивлением показывали друг другу на бороду русского кучера Фонвизина.
Объехав всю Германию, Фонвизин вынес следующее заключение: «здесь во всем генерально хуже нашего». - «У нас все лучше и мы больше люди, нежели немцы».
Первое впечатление от Италии было неприятное, - грязь, вонь, мерзость, пишет Фонвизин. «Трое итальянцев в комнате нашумят больше 20-ти немцев». После опрятных немецких гостиниц - «неизреченная мерзость, вонь и сырость» выгоняли его из итальянских трактиров. Фонвизин пишет, что в одном трактире в комнате, которая была лучшей, «такая грязь и мерзость, какой, конечно, у моего Скотинина в хлевах не бывает».
Но неудобства жизни не мешали Фонвизину наслаждаться красотами Италии. Во всех итальянских городах он осматривал церкви, соборы, картины в музеях и частных домах, и был совершенно захвачен красотой всего виденного. Объехал он много итальянских городов; дольше всего останавливался в Риме, красота которого его поразила; письма из Рима пересыпаны восторженными восклицаниями. «Чем больше видим мы его (Рим), тем, кажется, больше смотреть остается». Собор св. Петра Фонвизин называет «чудом». Но великолепие католического богослужения не понравилось русскому писателю, он его находит театральным и считает, что наша архиерейская служба «несравненно почтеннее и величественнее».
Среди неописуемой красоты и великолепия римских зданий, Фонвизина поражает невероятное количество нищих, убогих, калек, - тысячи бедняков, «которые не знают, что такое рубашка».
Когда читаешь письма Фонвизина, невольно знакомишься с симпатичной личностью автора; вырастает крупная фигура нашего писателя, умного, живого человека, тонкого наблюдателя. Фонвизин интересовался решительно всем, вникал в жизнь страны, по которой путешествовал; общался с иностранцами, старался познакомиться со всем лучшим, что было в каждой стране, пополнял свое образование. Например, в Париже он слушал курс экспериментальной физики. Во время своего путешествия Фонвизин часто ходил на концерты и в театры. В Германии и, главное, - в Италии, он осматривал произведения искусства, глубоко переживая красоту живописи знаменитых художников. Восхищаясь истинной красотой, он все же везде видел недостатки, критиковали вышучивал все дурное и смешное. За границей Фонвизин никогда не забывал России, не забывал, что он - русский; любовь его к родине как-то крепла в чужих краях. «Много приобрел я пользы от путешествия», пишет он сестре, «выучился быть снисходительнее к тем недостаткам, которые оскорбляли меня в моем отечестве. Я увидел, что во всякой земле худого гораздо больше, нежели доброго; что люди - везде люди; что умные люди везде редки, что дураков везде - изобильно и, словом, что наша нация не хуже ни которой, и что мы дома можем наслаждаться истинным счастьем, за которым нет нужды шататься в чужих краях».
Письма Фонвизина, благодаря их живости, остроумию и легкости языка, можно считать в числе его лучших произведений.
Нужно скачать сочиненение? Жми и сохраняй - » Письма Фонвизина . И в закладках появилось готовое сочинение.(Окончание.)
Я оставил Францию. Пребывание мое в сем государстве убавило сильно цену его в моем мнении. Я нашел доброе гораздо в меньшей мере, нежели воображал; а худое в такой большой степени, которой и вообразить не мог. Я рассматривал со всевозможным вниманием все то, что могло способствовать мне к приобретению точнейшего понятия о характере Французов и о настоящем их положении, относительно разных частей правительства.
Позвольте, Мил. Гос., примечания мои на оное представить В-у С-у, и добавьте своим проницанием то, в чем мои рассуждения недостаточны будут.
Достойные люди, какой бы нации ни были, составляют между собой одну нацию. Выключа их из Французской, примечал я вообще ее свойство. Надлежит отдать справедливость, что при неизъяснимом развращении нравов есть во Французах доброта сердечная. Весьма редкой из них злопамятен - добродетель конечно непрочная, и полагаться на нее нельзя: по крайней мере и пороки в них не глубоко вкоренены. Непостоянство и ветренность не допускают ни пороку, ни добродетели в сердца их поселиться. К ним совершенно приличен стих Кребильйонов:
Criminel sans penchant, vertueux sans dessein.
Рассудка Француз не имеет, и иметь его почел бы несчастьем своей жизни; ибо оной заставил бы его размышлять, когда он может веселиться. Забава есть один предмет его желаний. А как на забавы потребны деньги, то для приобретения их употребляет всю остроту, которою его природа одарила. Острота, неуправляемая рассудком, не может быть способна ни на что, кроме мелочей, в которых и действительно Французы берут верх пред целым светом. Обман почитается у них правом разума. По всеобщему их образу мыслей, обмануть не стыдно; но не обмануть глупо. Смело скажу, что Француз никогда сам себе не простит, если пропустит случай обмануть, хотя в самой безделице. Божество его - деньги. Из денег нет труда, которого б не поднял, и нет подлости, которой бы не сделал. К большим злодеяниям не способен. Самые убийцы становятся таковыми тогда только, когда умирают с голоду; как же скоро Француз имеет пропитание, то людей не режет, а довольствуется обманывать. Корыстолюбие несказанно заразило все состояния, не исключая самых Философов нынешнего века. Врассуждении денег не гнушаются и они человеческою слабостию. - Д"Аламберты, Дидероты в своем роде такие же шарлатаны, каких видал я всякой день на булеваре; все они народ обманывают за деньги, и разница между шарлатаном и Философом только та, что последний к сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие. Я докажу опытом справедливость моего примечания. Приехал в Париж брат Г. З-а, Полковник Н-ь, человек впрочем честной, но совсем незнакомой с науками. Служил он весь век в гусарских полках, никогда не бирал книг в руки, и никогда карт из рук не выпускал. Лишь только проведали д"Аламберт, Мармонтель и прочие, что он брат Г-на З-а, то не почли уже за нужное осведомляться о прочих его достоинствах, а явились у него в передней засвидетельствовать свое нижайшее почтение. - Мое к ним душевное почтение совсем истребилось после такого подлого поступка. Расчет их ясно виден: они сею низкостью ласкались чрез Н-а достать подарки от нашего Двора. Рука, от которой бы они их получили, удовольствовалаб их тщеславие, а подарки - корыстолюбие.
Сколько я понимаю, вся система нынешних Философов состоит в том, чтоб люди были добродетельны независимо от Религии: но они, которые ничему не верят, доказывают ли собою возможность своей системы? Кто из мудрых века сего, победив все предрассудки, остался честным человеком? кто из них, отрицая бытие Божие, не сделал интереса единым божеством своим, и не готов жертвовать ему всей своей моралью? Одно тщеславие их простирается до того, что сами науки сделались источником непримиримой вражды между семьями. Брат гонит брата за то, что один любит Расина, а другой Корнеля; ибо острота Французского разума велит одному брату, любя Расина, ругать язвительно Корнеля, и не клясться пред светом, что Расин пред Корнелем, а брат его перед ним, гроша не стоют. Вообще ни один Писатель не может терпеть другого, и почитает праздником всякой случай уязвить своего совместника. При всей их премудрости, нет в них и столько рассудка, чтоб осмотреться, как бесчестят себя сами, ругая друг друга, и в какое посмеяние приводят себя у тех, в коих хотят вселить к себе почтение.
Вот каковы те люди, из которых Европа почитает многих великими, и которые, можно сказать, всей Европе повернули голову. Правда и то, что в самой Франции число их обожателей несравненно меньше, нежели в других Государствах, потому что Французы сами очевидные свидетели их поведения, а чужестранцы смотрят на них издали. - Истинно нет никакой нужды входить с ними в изъяснения, почему считают они Религию недостойною быть основанием моральных человеческих действий, и почему признание бытия Божиего мешает человеку быть добродетельным? Но надлежит только взглянуть на самих Господ нынешних Философов, чтоб увидеть, каков человек без религии, и потом заключить, как прочно было бы без них все человеческое общество?
Обращусь теперь к начатому описанию характера национального. Господа Философы отвели меня несколько от моей главной материи: но я, остановясь на них, хотел показать, что со стороны практического нравоучения перенимать у Французов, кажется, нечего. - Приметил я вообще, что Француз всегда молод, а из молодости переваливается вдруг в дряхлую старость: следственно в совершенном возрасте никогда не бывает. Пока может, утопает он в презрительных забавах, и сей род жизни делает все состояния так равными, что последний повеса живет в приятельской связи с знатнейшею особою. Равенство есть благо, когда оно, как в Англии, основано на духе правления; но во Франции равенство есть зло, потому что происходит оно от развращения нравов. Нет сомнения, что все сии злоупотребления имеют свой источник в воспитании, которое у Французов пренебрежено до невероятности. Первые особы в государстве не могут никогда много разниться от бессловесных; ибо воспитывают их так, чтоб они на людей не походили. Как скоро начинают понимать, то попы вселяют в них предрассудки, подавляющие смысл младенческой, и они вырастают обыкновенно с одним чувством подобострастия к духовенству. - Нынешний Король трудолюбив и добросердечен, но оба сии качества управляются чужими головами. Один из Принцев имеет великую претензию на царство небесное, и о земных вещах мало помышляет. Попы уверили его, что не отрекшись вовсе от здравого ума, нельзя никак понравиться Богу, и он делает все возможное, чтоб стать угодником Божиим. Другой - победил силу веры силою вина; мало людей перепить его могут. Сверх того почитается он первым петиметром, и все молодые люди подражают его тону, которой состоит в том, чтоб говорить грубо, произнося слова отрывчиво; ходить переваливаясь, разинув рот, не смотря ни на кого; толкнуть всякого, с кем встретится; смеяться без малейшей причины, сколько сил есть громче; словом, делать все то, что дурачество и пьянство в голову вложить могут. Таковы все нынешние Французские петиметры.
Воспитание во Франции ограничивается одним ученьем. Нет генерального плана воспитания, и все юношество учится, а не воспитывается. Главное старание прилагают, чтоб один стал Богословом, другой живописцом, третий столяром: но что каждой из них стал человеком, того и мысль не приходит. И так, относительно воспитания, Франция ни в чем не имеет преимущества пред прочими Государствами. В сей части столько же и у них недостатков, сколько везде, но тысячу раз больше шарлатанства. Редкой отец не изобретает нового плана воспитания для детей своих. Часто новой его план хуже старого: но сей поступок доказывает по крайней мере, что сами они чувствуют недостатки общего у себя воспитания, не смысля разобрать, в чем состоят они действительно.
Дворянство Французское по большей части в крайней бедности, и невежество его ни с чем несравненно. Ни звание Дворянина, ни орден Св. Лудовика не мешает во Франции ходить по миру. Исключая знатных и богатых, каждой Французской Дворянин, при всей своей глупой гордости, почтет за великое себе счастие быть принят гувернером к сыну нашего знатного Господина. Множество из них мучили меня неотступными просьбами достать им такие места в России; но как исполнение их просьб было бы убивство для невинных, доставшихся в их руки; то уклонялся я от сего злодеяния, и почитаю долгом совести не способствовать тому злу, которое в отечестве нашем уже довольно вкореняется.
Причина бедности Дворянства есть та же самая, которая столько утвердила богатство и силу их Духовенства: а именно, право большого сына наследовать в родительском имении. Для меньших братьев два пути отверсты: военная служба и чин духовный. В первом предстоят труды, окончевающиеся почти всегда бедностию; а в последнем священная праздность и изобилие. Обыкновенно фамилия из сроднической горячности преклоняет меньших братьев к последнему; но часто Французская живость велит им сопротивляться сему благому совету, и приняв военную службу, поссориться со всей своей роднею. Со всем тем нет ни одной дворянской фамилии, гдеб не было из меньших братьев человека благоразумного, предпочитавшего состояние пастыря состоянию овцы. Все Архиепископы и Епископы суть братья знатнейших особ, подкрепляемые у Двора своею роднею, и подкрепляющие себя в народе содержанием его в крайнем суеверии. В. С. из сего усмотреть изволите, сколь тверда во Франции сила Духовенства, когда в сохранении его сам Двор видит свою пользу. Суеверие народное простирается там до невероятности. Я опишу вам, Мил. Гос., один из духовных обрядов, которой сию истину неоспоримо докажет. Город Эз есть главной в Провансе. Парламент и все лучшие люди сей провинции имеют в нем свое пребывании: следственно должно быть в нем и просвещения больше, нежели в других городах нижшего класса. Не взирая на сие, вот каким образом ежегодно отправляется в Эзе праздник, называемый Fe^te Dieu. Торжество состоит в процессии, в которой Святые Тайны носимы бывают по городу в препровождении всего народа. Знатнейшие особы напряжены все в маскерадное платье. Один представляет Пилата, другой Каиафу и так далее. Дамы и девицы благородные наряжены Мироносицами и прочими Святыми; а прекраснейшая представляет Богородицу. Мещанство все наряжено чертями; почтеннейший же Вельзевулом, а прочие по степеням своих достоинств. Все сии черти идут пред Телом Христовым, с превеликим ревом и пятятся назад, будто бы сила Святых Таин от себя их отгоняет. За несколько дней пред церемониею разделение ролей производит многие тяжбы, особливо между мещанством. Часто приходит пред суд тот, у кого роль отнимают, и доказывает свою претензию тем, что отец его был дьявол, дед дьявол, и что он безвинно теряет звание своих предков. - Во всех прочих Французских городах, не исключая самого Парижа, есть множество подобных сему дурачеств, служащих несомненным доказательством, что народ их пресмыкается во мраке глубочайшего невежества.
Врассуждении злоупотребления духовной власти, я уверен, что Франция несравненно несчастнее всех прочих Государств. Правда, невежество попов делает часто поношение всей нации: но из сих двух крайностей, я лучше видеть хочу попов невежд, нежели тиранов. Сила Духовенства во Франции такова, что знатнейшие не боятся потерять ее никаким соблазном. Прелаты публично имеют на содержании девок, и нет позорнее той жизни, какую ведут Французские Аббаты.
Рассматривая состояние Французской нации, научился я различать вольность по праву от действительной вольности. Наш народ не имеет первой: но последнею во многом наслаждается. Напротив того Французы, имея право вольности, живут в сущем рабстве. Король, будучи ограничен законами, имеет в руках всю силу попирать законы. Les lettres de cacbet суть имянные указы, которыми Король посылает в ссылки и сажает в тюрьму, которым никто не смеет спросить причины, и которые весьма легко достают у Государя обманом, - что доказывают тысячи примеров. - Каждой Министр есть деспот в своем Департаменте. Фавориты его делят с ним самовластие, и своим фаворитам уделяют. Что видел я в других местах, то видел и во Франции. Кажется, будто все люди на то сотворены, чтоб каждой был или тиран, или жертва. Неправосудие во Франции тем жесточе, что происходит оно непосредственно от самого правительства и на всех простирается. Налоги, частые и тяжкие, служат к одному обогащению ненасытимых начальников; никто, не подвергаяся беде, не смеет слова молвить против сих утеснений. Надобно тотчас выбрать одно из двух: или платить, или быть брошену в тюрьму. Geft l"affaire du gout. Всякой делает, что хочет.
Народ в провинциях еще несчастнее, нежели в столице. Судьба его зависит главнейше от Интенданта: но что есть Интендант? - вор, имеющий полномочие грабить провинцию безотчотно. Чем дороже стала ему у Двора сия привилегия, тем для народа тягостнее. Каждой из них начинает ремесло свое тем, что захватывает откуп хлеба, нужнейшего для жизни произращения, и принуждает чрез то жителей покупать у него жизнь за ту цену, которую определить заблагорассуждает.
Франция вся на откупу. Не возможно выехать на несколько шагов из Парижа, чтоб воротясь не быть остановлену таможней. Почти за все ввозимое в город платится столько пошлины, сколько сама вещь стоит. Из уважения к особе Государя, узаконено не сбирать пошлины в том одном месте, где его присутствие; следственно в тот день, которой Король приехал бы в Париж, пошлина не должна собираться с народа. Сие причиною, что Король, будучи не редко у решетки Парижа, в него не въезжает; он уже несколько лет не был в столице, для того что по контракту отдал ее грабить государственным ворам. - Можно по всей справедливости сказать, что Версалья есть место, куда Французских Королей посылают откупщики в вечную ссылку.
Другой источник казенных доходов во Франции есть продажа чинов и должностей - зло безмерное, вымышленное в несчастные времена, когда не было откуда взять денег на нужнейшие государственные расходы. Сие изобретение, доставив на то время большую подмогу, понравилось правительству. Время текло; чины благополучно продавались; иной не мог, другой не хотел, третий не смел предупредить того зла, которое со временем необходимо долженствовало родиться от торговли сего рода. Мало помалу доходы от продажи чинов стали присвояться не к своим назначениям. Надлежало вымышлять вседневно на продажу новые чины, новые должности; но и того недоставало. Надлежало усугубить налоги, и нация нашлась в положении бедственнейшем прежнего. Множество подлых людей душою и происхождением покупали себе права быть орудиями народных утеснений. Доверенность к начальникам уступила место душевному к ним презрению; ибо к приобретению начальства одни деньги потребны стали. - Ныне все зловредные следствия продажи чинов терзают государство, и нет средства к избавлению. Король не в состоянии возвратить денег, взятых за продажу; а не возвратя денег, нельзя отнять проданное. При последнем заседании Парламента сделан был план уничтожению сей торговли; но тот план, изобретенный впрочем коварством и злобою, не мог быть произведен в действо без потрясения всего государства, и опыт доказал, что продажа чинов во Франции есть зло нужное и ничем неотвратимое.
Не быв военным человеком, не могу о Французских войсках подать В-у С-у идеи другим образом, как сообщив слышанные мною рассуждения от беспристрастных чужестранцов. Всякой солдат умствует, следственно плохо повинуется. При мне Король смотрел свой полк. Все чужестранные, между коими были из наших Генерал-Майор К. Д., Полковники Б. и Н., не могли от смеха удержаться, смотря на маневры. Я, не смысля ничего в сем искустве, мог приметить, что солдаты командиров своих ни мало не уважают. Несколько раз Полковник Marqais de Chatelet подъезжая к фрунту кричал: paix, Messieurs, paix! je vous en prie (Тише господа, тише! прошу вас ); ибо солдаты, разговаривая один с другим о своих делах, изо всей силы хохотали. - Офицеры, по общему признанию, ниже понятия о должностях своих не имеют. Осмелюсь рассказать В-у С-у виденное мною в Монтпелье, чтоб представить вам пример их воинской дисциплины.
Губернатор тамошний, Граф Перигор, имеет в театре свою ложу. У дверей оной обыкновенно ставился часовой с ружьем, из уважения к его особе. В один раз, когда ложа наполнена была лучшими людьми города, часовой скучил стоять на своем месте, отошел от дверей, взял стул, и поставя его рядом со всеми сидящими знатными особами, сел тут же смотреть Комедию, держа в руках свое ружье. Подле его сидел Маиор его полку и Кавалер Св. Лудовика. Удивила меня дерзость солдата и молчание его командира, которого взял я вольность спросить, для чего часовой так к нему присоседился? "C"est qu"il est curieux de voir la comedie (Хочет смотреть Комедию ), отвечал он с таким видом, что ничего странного тут и не примечает.
Тяжебные дела во Франции также несчастны, как и у нас, с тою только разницею, что в нашем отечестве издержки тяжущихся не столь безмерны. Правда, что у нас и у них всего чаще обвинена бывает сторона беспомощная, но во Франции, прежде нежели у правого отнять, надлежит еще сделать много церемоний, которые обеим сторонам весьма убыточны. У нас же по крайней мере в том преимущество, что действуют гораздо проворнее; и как скоро вступился какой-нибудь полубоярин, родня вельможи, то в самой тот час дело берет уже совсем другой оборот и приближается к концу. Скажут мне, что Французы превосходят нас в гражданских делах красноречием, что их стряпчие великие витии, а наши безграмотны. Правда; но все сие весьма хорошо для Французского языка, а не для правого дела. При бессовестных судьях Цицерон и Вахтин равные Ораторы.
Полиция Парижская славна в Европе. Говорят, что Полициймейстер их всеведущ; что он, как невидимый дух, присутствует везде, слышит всех беседы, видит всех деяния, и кроме одних помышлений человеческих, ни что от него не скрыто. Поздравляю его с таким преестественным проницанием; но при сем небесном даре желал бы я ему лучшего обоняния: ибо на скотном дворе у нашего доброго помещика чистоты гораздо больше, нежели пред самыми дворцами Французских Королей. - Врассуждении дешевизны, я иного сказать не могу, как что в весьма редких Европейских городах жизнь так безмерно дорога, как в Париже; за то и бедность в нем несказанная; и хотя нищим шататься запрещено, однако я нигде столько их не видывал. - В Париже купцы, как и везде, стараются свой товар продать сколь можно дороже. Разница только та, что Французы обманывают несравненно с большим искуством, и не знают в обманах ни меры, ни стыда. Что же до безопасности в Париже, то я внутренно уверен, что всеведение Полициймейстера не весьма действительно, и польза от полицейских шпионов отнюдь не соответствует той ужасной сумме, которую Полиция на них употребляет. Грабят по улицам и режут в домах не редко. Строгость законов не останавливает злодеяний, случающихся во Франции почти всегда от бедности; ибо, как я выше изъяснился, Французы, по собственному побуждению сердец своих, к злодеяниям не способны, и одна нищета влагает у них нож в руку убийцы. Число мошенников в Париже неисчетно. Сколько Кавалеров Св. Лудовика, которым, если не украв ничего выходят из дому, кажется, будто нечто свое в доме том забыли! Словом, врассуждении всех полицейских предметов, Парижская Полиция кажется от возможного совершенства весьма еще далека. Напротив того вижу, что развращение их нравов отнимает почти всю силу у законов, и самую их строгость делает недействительною.
Если что во Франции нашел я в цветущем
состоянии, то конечно их фабрики и мануфактуры.
Нет в свете нации, котораяб имела такой
изобразительной ум, как Французы в художествах и
ремеслах, до вкуса касающихся. Я хаживал к Marchundes
des modes? как к артистам, и смотрел на уборы и наряды,
как на прекрасные картины. Сие дарование природы
послужило много к повреждению их нравов. Моды
вседневно переменяются; всякая женщина хочет
наряжена быть по последней моде; мужья пришли в
несостояние давать довольно денег женам на
уборы; жены стали промышлять деньги, не беспокоя
мужей своих, и Франция сделалась в одно время
моделью вкуса и соблазном нравов для всей Европы.
- Нынешняя Королева страстно любит наряжаться.
Прошлого году послала она свой портрет к матери,
в котором велела написать себя наряженною по
самой последней моде. Императрица возвратила ей
портрет при письме, в котором сии строки
находились: "Vos ordres ont e"te" mal execute"s: au lieu de la Reine de
France, que je m"attendois a` admirer dans votre envoy, je n"ai trouve" que la
ressemblance et les entours d"une actrice d"opera. Il faut, qu"on se soit trompe" (Ваши повеления худо исполнены. Вместо
Французской Королевы, которую я надеялась
видеть, и ей удивляться, в вашей посылке нашла
изображение оперной актрисы. Тут верно должно
быть ошибке!
| Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2019 All Rights Reserved.
В 1777-1778 гг. Фонвизин путешествовал по Европе и довольно долго пробыл во Франции. Там уже назревал революционный взрыв. Буржуазия шла на штурм власти. Феодализм разваливался на глазах. И вот, Франция произвела на Фонвизина тягостное впечатление. Он видел явственно приближение крушения старого режима, он видел торжество Вольтера – грандиозную демонстрацию, устроенную великому врагу деспотизма и фанатизма французским народом; но он не был охвачен пафосом грядущих побед буржуазии, он брюзжал, его раздражало то, что было в стране началом обновления, тем более, что он не мог горевать и о прошлом, во Франции он увидел остатки той же тирании, которою он ненавидел в России. И рабство феодальной Франции прошлого, и капитализация «свободной» Франции прошлого, и каритализация «свободной» Франции будущего вызывают его негодование.
Он высмеивает аппарат высасывания из страны налогов, произвол, неправосудие, разврат власти и «высшего общества» старого порядка. Но с удивительной зоркостью видит он и ложь буржуазных «свобод» при сохранении власти денег. «Первое право каждого француза есть вольность; но истинное настоящее его состояние есть рабство; ибо бедный человек не может снискивать своего пропитания иначе, как рабскою работою; а если захочет пользоваться драгоценною своею вольностью, то должен будет умереть с голоду. Словом, – вольность есть пустое имя, и право сильного остается правом превыше всех законов», – писал Фонвизин из Франции П.И. Панину. Ряд писем к брату его начальника и учителя, обширных писем-очерков, тщательно литературно обработанных, был плодом путешествия Фонвизина за границу; это были письма, предназначенные играть роль публицистических статей, известных читателю в списках своего рода подспудной журналистики панинского круга. Белинский писал, что эти письма «по своему содержанию несравненно дельнее и важнее «Писем русского путешественника» (Карамзина): читая их, вы чувствуете уже начало Французской революции в этой страшной картине французского общества, так мастерски нарисованной нашим путешественником».
Фонвизин и во Франции остается врагом церковного фанатизма, церкви. Он пишет: «Попы, имея в руках своих воспитание, вселяют в людей, с одной стороны, рабскую привязанность к химерам, выгодным для духовенства, а с другой – сильное отвращение к здравому рассудку». Но он против атеизма, против освободительной проповеди революционных мыслителей. «Впрочем, те, кои преуспели как-нибудь свергнуть с себя иго суеверия, почти все попали в другую крайность и заразились новою философией. Редкого встречаю, в ком бы не приметна была которая-нибудь из двух крайностей – или рабство или наглость разума».
О философах, идеологах и вождях передовой буржуазии Фонвизин пишет с озлоблением. «Д"Аламберты, Дидероты – в своем роде такие же шарлатаны, каких видел я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги, и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присоединяет беспримерное тщеславие». Или в другом месте:
«Из всех ученых удивил меня Д"Аламберт. Я воображал лицо важное, почтенное, а нашел премизерную фигуру и преподленькую физиономию». И вот вывод из наблюдений над жизнью передовой страны, из изучений ее литературы, ее быта: «Славны бубны за горами, – вот прямая истина» (Письмо к сестре).
Фонвизина интересует Франция не только и не столько сама по себе, сколько потому, что он надеется, изучив ее, лучше понять пути России. Во имя своей родины он мыслит и творит.
Горячая любовь к ней заставляет его искать лекарств от язв, разъедающих ее. И вот он убедился в том, что путь Франции не дает счастья народу, здоровья государству. Для России он хочет большего, чем развитие капитализма; чего именно он хочет – он и сам ясно не представляет себе. Но он знает, что в России плохо, и знает, что именно в России прежде всего плохо: рабство и самодержавно-чиновничья деспотия. Пока и то и другое существует, он задыхается на родине и мечется в поисках освобождения.
При этом, – хотя Фонвизин бранил французских просветителей, – он вовсе не был чужд их учений . В основе его концепции идеального государства, и в частности идеальной России, лежит учение Монтескье. Но только если сам Монтескье, рисуя различные типы государственного устройства, готов предпочесть буржуазную демократию с движущим принципом ее, «добродетелью», Фонвизин избирает другой идеал – аристократическую ограниченную монархию, движущая пружина которой, по Монтескье, – честь. Дальше Монтескье и его умеренных интерпретаторов (Бильфельда, Юсти) Фонвизин не пошел. Революционно-демократическое политическое мировоззрение Руссо или Мабли ему чуждо. Но всеми силами своей души он ненавидел деспотию, неограниченное «беззаконное» самодержавие, ненавидел вместе с Монтескье и с его гораздо более радикальными учениками. Деспотия – это было правительство Екатерины II, правительство Потемкина. «Царь, коего самовластие ничем не ограничено» – первый враг Фонвизина. «Фундаментальные законы» (по Монтескье), конституция – первое его требование. В одном из его переводов читаем: «Человек рожден свободным, никогда не покорялся прихотям государским» («Похвальное слово Марку Аврелию» Тома).
Фонвизин боролся за свои политические идеалы и словом и делом. Никита Панин и его «партия» вели большую игру. Попытки легально добиться от Екатерины II реформ – ограничения крепостного права и введения законов, ограничивающих деспотию, – ни к чему не привели; «партия» перешла к борьбе методом заговора. Н. Панин втягивал в свои планы своего воспитанника, наследника престола – Павла Петровича. Фонвизин кипел в этом котле, подготовлял взрыв. Потемкин, ставший с 1774 г. властителем страны, решил исподволь расправиться с дворянским либерализмом. Правительство собрало вокруг себя силы помещичьей реакции, мелкопоместную шляхту, «верных подданных», рабовладельцев, реконструировало свой бюрократически-полицейский аппарат, возглавленный кучкой вельмож, магнатов земли и крепостной промышленности, грабителей в лентах и звездах.
Особенно обострилась борьба Фонвизина в литературе в 1782-1783 гг. Правительство громило дворянских либералов. В 1782 г. Н. Панин принужден был покинуть свой пост, отойти от открытой политической деятельности. В следующем году он умер. Перед его смертью Фонвизин написал по его «мыслям» его политическое завещание, сильный обвинительный акт против русского самодержавия, против правительства Екатерины и Потемкина.
Они состоят из писем Фонвизина, которые он писал во время путешествия во Францию (сентябрь 1777 – ноябрь 1778 г.) своему другу Петру Ивановичу Панину (1721–1789), генералу в отставке.
Письма носили не частный, а литературный характер. Собираясь в 1788 году издать собрание своих сочинений, Фонвизин включил в него и письма из Франции под заглавием “Записки первого путешествия”. Собрание сочинений было запрещено Екатериной, и “Записки” в целом виде не увидели света. Вскоре они стали распространяться в списках. В 1798 году Иван Панин в своем “Санктпетербургском журнале” напечатал два письма – из Парижа и из Ахена. В 1806 году в “Вестнике Европы” было напечатано шесть писем, входивших в “Записки” (два уже известных по “Санктпетербургскому журналу” и четыре новых). Через одиннадцать лет в “Образцовых сочинениях и переводах” (СПб. 1817, ч. 6), в разделе “Слог писем”, были напечатаны по тексту “Вестника Европы” (изобилующего ошибками и пропусками) три последних письма Фонвизина (два из Парижа и последнее, итоговое, из Ахена) под тем же названием: “Письма из Франции к одному вельможе в Москву”. Таким образом, значительная часть “Записок” была опубликована, они стали литературным фактом, оказывали влияние на формирование русской прозы. Всего в “Записки” входило десять писем – одно из Варшавы, одно из Дрездена, четыре из Монпелье, три из Парижа и одно из Ахена. “Вестник Европы”, а затем издатели собрания сочинений Фонвизина П. Бекетов (1830) и П. Ефремов (1866) напечатали шесть писем. В последнее время удалось обнаружить еще два письма – из Монпелье (от 25 января 1778 г.) и из Парижа (август 1778 г.). Таким образом, мы сейчас располагаем “Записками первого путешествия” почти в полном составе.
Карл IV (1316–1378) – германский император, издавший в 1356 году Золотую буллу, юридически закрепившую фактическую независимость князей внутри империи.
…братца вашего.– Никита Иванович Панин, граф (1718–1783) – видный государственный деятель, канцлер, дипломат. С 1760 по 1773 год являлся воспитателем цесаревича Павла Петровича, с 1763 года возглавлял иностранную коллегию, в которой служил Фонвизин. В 1781 году вышел в отставку.
4. Bourg-e n-Bresse – Бур-ан-Бресс – главный город старинной французской провинции Бресс.
5. Госпита ль (франц .).– Ред.
6. Ратуш (франц .).– Ред.
7. путешес твенников (от франц. voyageurs).– Ред.
8. площадь Пейру (франц.).–Ред.
9. Штаты (со брание сословий) Лангедока (франц.).–Ред.
10. Букв.: благодарность ю
(франц.).– Ред.
Don gratuit –
“доброхотный дар”, якобы подносимый
подданными своему королю в случае
государственной нужды; на деле превратился в
подать, время от времени назначаемую по приказу
короля. Провинциальные штаты лишь фиктивно
вотировали don gratuit, будучи бессильны отказать
королю. Им только удавалось иногда ограничить
размер этой подати.
11. открыти ем Штатов (франц.).– Ред.
12. Правление м Штатов (франц.).– Ред.
13. подушной пода тью (от франц. capitation).–Ред.
14. …известие о ум ерщвлении князя Гики.– Князь Гика (Григорий III) с 1768 года во время русско-турецкой войны был господарем Валахии. При заключении мира в 1774 году утвержден Екатериной II господарем Молдавии. За противодействие уступке Буковины Австрии в 1777 году был задушен по приказанию великого визиря Османской империи.
15. …успехи а нгличан против американцев. – С 1776 года Англия вела войну со своими тринадцатью колониями, объявившими себя независимой республикой – Соединенными Штатами Северной Америки. В конце 1777 года англичане добились некоторых военных успехов.
16. Франклин Вениамин (1706–1790) – видный деятель американского Просвещения, ученый-физик, писатель. Франция, заинтересованная в ослаблении Англии, поддерживала американцев в их борьбе за независимость. Поэтому она приняла Франклина как поверенного молодой республики, а в 1778 году аккредитовала его как посла. Эта акция обострила отношения Франции с Англией. В том же году Франция открыто вступила в войну против Англии на стороне американцев.
17. …известие о р азрешении от бремени ее императорского высочества….– 12 декабря 1777 года Мария Федоровна, жена наследника Павла, родила сына – Александра Павловича.
18. нарушением французской учтивости (франц.).– Ред.
19. что францу з рожден свободным (франц.).– Ред.
20. О сударь, вы правы! Француз раздавлен, француз – раб (франц.).– Ред.
21. Георг III ( 38–1820) – английский король с 1760 г., в царствование которого Англия вела войну против боровшихся за свою независимость североамериканских колоний. Впоследствии активно поддерживал европейскую реакцию в ее борьбе с французской буржуазной революцией.
22. герцо га (от франц. duс).–Ред.
23. Вероят но, описка. Следует читать: “удовлетворения”.–Ред.
. Сей осъмидесятилетний старик сочинил новую трагедию: “Ирена, или Алексий Комнин”… Нельзя никак сравнить ее с прежними…– Точное название – “Ирина”. Трагедия написана Вольтером в 1776 году как ответ французским драматургам, выступавшим с требованием шекспиризировать театр. Вольтер призывал к верности национальным традициям, то есть традициям классицизма XVII века, восхвалял Расина. “Ирина” – трагедия расиновского типа. Фонвизин во время пребывания в Париже с холодностью относится к произведениям, вдохновленным эстетикой классицизма, и восторженно приветствует Руссо и его “Исповедь”, которая явилась манифестом нового литературного направления.
Представления (от франц. representation).– Ред.
Ax, Боже! вы хотите уморить меня! (франц.). –Ред.
Факелов, факелов! (франц.).–Ред.
Да здравствует Вольтер! (франц.).–Ред.
. …до другого чудотворца, Сен-Жерменя...– Сент-Жермень (Сен-Жермен, ум. в 1795 г.) – известный авантюрист и мнимый обладатель тайны “философского камня”.
Философы (франц .).– Ред .
Любезных (франц.).–Ред.
Далее в черновике следовал текст, опущенный в
беловом тексте письма: “Первые сносны, и в числе
их есть действительно достойные люди, а
последние никак не терпимы, а особливо же те,
которые врут не только словесно, но и письменно.
Редкий автор не враль, редкий в душе своей не
уверен, что он великий человек, и редкий не бывал
смертный неприятель всем прочим вралям своим
товарищам. Примечательно, что в одной Франции за
стихи, и часто за преглупые, становятся злодеями
и целые фамилии друг друга гонят преподлейшим
образом”.– Ред.
Любезным и остроумным (франц.).–Ред.
Смешное (франц .).–Ред .
. “Бесспорно, что вольность есть первый дар природы и что без нее народ мыслящий не может быть счастлив. Но в государстве, где народ родился и привык жить в неволе, мудрено вдруг народу возвратить сей [естественный] дар без смертельного погубления самого государства. [Или народ из неволи вдруг ворвется в самовольство, или вольность. Нет ничего ближе…]” (текст, сохранившийся в черновике письма).–Ред.
. Томас (Тома) Антуан Леонар (1732–1785) – французский писатель-просветитель; директор Французской академии наук.
36. Марк Аврелий (Антонин Марк Аний Вер; 121–180 н. э.) – римский император, философ-моралист, близкий идеалистической школе стоиков. Просветители XVIII века превозносили Аврелия как истинного просвет щенного монарха.
. Мармонтелъ Жан Франсуа (1723–1799) – французский писатель-просветитель, член Французской академии наук. В России в XVIII веке большой популярностью пользовался его роман “Велизарий”, переведенный на русский язык Екатериной II и ее спутниками во время путешествия по Волге в 1767 году.
. По смерти Лекеневой….– Анри Луи Лекен (1729–1778) – французский актер, прославившийся исполнением ролей в трагедиях Вольтера.
. Образ смерти его заставляет думать, что он отравился. – Фонвизин приводит распространенную тогда в Париже версию смерти Жан-Жака Руссо (1712–1778).
. …стих Кребилъонов…– Кребильон Проспер де (Старший; 1674–1762) – французский драматург и поэт, член Французской академии.
Преступный без склонности, добродетельный без намерения (франц.).– Ред.
Д’Аламберты, Дидероты в своем роде такие же шарлатаны…– Д"Аламберт – Д’Аламбер Жан Лерон (1717–1783) и Дидерот – Дидро Дени (1713–1784) – французские просветители, редакторы “Энциклопедии”. Осуждая поведение некоторых французских просветителей, Фонвизин вовсе не отрицал идей глашатаев свободы. Письма из Франции свидетельствуют, что он выступал не против просветительства, но против поведения отдельных философов. С почтением он говорит о Руссо, с уважением относится к Вольтеру, близко сходится с Тома, встречается в Париже со многими писателями, философами, общественными деятелями. Он доволен своей встречей с Франклином. Нападки на Даламбера и Дидро объясняются политическими причинами. Проповедуя политическую концепцию просвещенного абсолютизма, они, наблюдая за демонстративно-либеральной политикой Екатерины II (издание “Наказа”, в котором она откровенно излагала истины, взятые из книги французского просветителя Монтескье “Дух законов”, созыв Комиссии по сочинению нового уложения, поощрение переводов на русский язык сочинений французских просветителей и т. д.), поверили ей. Екатерина к тому же поспешила закрепить это доверие: вступила с ними в переписку, приглашала кого-нибудь из них приехать в Россию и воспитывать ее сына Павла. Наконец, узнав о материальных затруднениях Дидро по изданию “Энциклопедии”, нашла предлог, чтобы пожертвовать ему крупную сумму денег, которая свидетельствовала как бы не только о поддержке философа, но и его великого труда. В конце 1773 года Дидро прибыл в Петербург, был гостем Екатерины, искренне обманываясь, “учил” ее царствовать. Получая от русской императрицы богатые подарки, Дидро и другие просветители считали себя обязанными оказывать ей различные услуги. И прежде всего они усиленно распространяли в Европе легенду о просвещенном характере екатерининского самодержавства. Именно этого и добивалась Екатерина. Вольтер, например, сообщал ей: “Всякая черта вашей руки есть памятник славы вашей. Дидерот, Даламберт и я созидаем вам алтари”. Фонвизин и другие русские просветители в это же время вели ожесточенную борьбу с Екатериной, разрушали созидаемые ей “алтари”, ниспровергали легенду о ней как просвещенной монархине. Вот почему, когда Фонвизин стал свидетелем в Париже “ласкательства” Даламбера и других у родственников фаворита Екатерины, он назвал такие поступки “подлыми”.
